ПЕРВЫЕ КРУГИ АДА
Конвой передал меня дежурному по изолятору, который тут же покрыл меня изощрённым матом, однако конвоиры попросили обходиться со мной вежливей, мол, хороший человек, чтобы всё было нормально. Конвой уехал, а дежурный предложил мне на выбор три камеры временного содержания. Он сказал, что есть двухместная камера, но там сидит какой-то отпетый негодяй, во второй камере, где сидит около двадцати человек, есть одно место на двух ярусной койке наверху. И есть камера пустая, но там нет ни воды, ни шконки (шконка – кровать). Прикинул, что лучше мне пока побыть одному.
Когда я прошёл процедуру, так называемого «шмона» и вошёл в камеру, я ужаснулся, никогда не думал, что в 21-ом веке есть такие, совершенно непригодные для жизни человека места. Половина пола – бетон, половина деревянные доски, туалет – обыкновенная дыра в полу. Воды нет. Кровати нет. Я снял брюки и рубашку, положил их под голову, и прилёг. На дворе стояла ужасная июльская жара, но меня знобило, словно от холода. Вокруг ползали какие-то насекомые, тараканы, клопы. Так что я практически провёл первую бессонную ночь, не зная, что надолго потерял свободу.
Утром слышу крики в коридоре, беготня, кричат: «Этап! Этап!». У меня было впечатление, что меня сейчас по этапу погонят в Сибирь. Открыли дверь камеры, кричат: «Выходи, этап, быстро в машину!». Меня и ещё около тридцати человек запихали в «воронок», который рассчитан на перевозку всего двенадцати заключённых, по шесть человек в каждой из двух клеток, находящихся в металлической будке машины. Ехали в дикой духоте стоя. Привезли нас в Ташкентскую тюрьму, распределили, в так называемый «вокзальчик», накопительные камеры для заключённых. Оттуда потом людей распределяют по баракам («аулам»). Помещения были невероятно переполнены, в такую дикую жару, когда открывали дверь камеры, люди без сознания выпадали оттуда на пол.
Нас построили и повели на осмотр к врачу, из кабинета которого доносились ужасные крики. Троих заключённых там избивали дубинками. Завели в кабинет, в котором стоял надзиратель с дубинкой. «Ты кто такой? – спрашивает он меня, я представился, – а, «маслокрад». Потом я узнал, что «маслокрадами» называли богатых людей, попавших за решётку. Бить меня не стали, померили давление – оно оказалось весьма высоким. Врач хотел сделать укол, но я воспротивился, у меня было реальное чувство, что меня просто на просто хотят убить.
Начали брать мои отпечатки пальцев, тот, кто проводил эту процедуру, без конца обзывал меня матом. Я попросил быть по вежливей, на что получил очередное: «Закрой рот!». Выдали матрац и простынь, описать которые можно только одним словом – рвань. Затем меня отправили в «аул» (барак). Прихожу туда, снова с порога мат перемат, оскорбления. Вдруг выкрикивают мою фамилию и отправляют меня к выходу с вещами, к воротам. Хватаю вещи, которые привёз с собой, бегу к воротам. Там мне кричат, почему с вещами, отвечаю, что мне так приказали. Вещи приказали оставить кому-то из рабочих, тоже осуждённых.
Меня сажают в машину и везут куда-то. Спрашиваю – куда везут? В ответ снова – «Закрой рот!». Привезли меня в следственный отдел Генеральной прокуратуры, заводят в кабинет старшего следователя Джахонгира Мирсафаева, туда же вошел и заместитель начальника следственного отдела Улугбек Хуррамов. Он поздоровался со мной вежливо, как со старым знакомым и говорит: «Ефим Борисович, вот, пожалуйста, вы должны сотрудничать с нами, с вас возьмут показания, вы их подпишите, потом вас отпустят. А завтра к десяти утра приходите. Поехать есть к кому? – отвечаю – есть.
Спрашиваю, а где мой адвокат? Отвечают – адвокат в коридоре, но он пока не нужен, короче надо помочь молодому следователю Эркину, есть кое-какие формальности, потом надо будет подписать бумаги и на этом пока всё. Я всё же попросил, чтобы при допросе присутствовал мой адвокат, которого нанял мой товарищ. Адвокат зашёл, представился, это был Салиев Музафар, и начался допрос, который длился несколько часов. Старший следователь Мирсафаев Джахонгир иногда выходил, потом снова заходил, и снова выходил в соседний кабинет, видно было, что он ходит консультироваться с кем-то. Так продолжалось до десяти часов вечера. В какой-то момент следователь попросил адвоката удалиться и протягивает мне бумаги для подписи.
– А как же адвокат?
– Он нам пока не нужен. Прочтите и подпишите.
Я начал читать записи допроса и там, наряду с формальностями, вдруг, первое, что обнаруживаю: оказывается, я давал за полученные кредиты взятки банкам, с которыми работал. Причём перечисляется – банк такой-то – кредит за взятку, банк такой-то, и так далее. Я возмутился, позвольте, я никаких взяток не давал, кредиты брали мои фирмы, я лишь был гарантом. Я не знаю людей, о которых здесь идёт речь, я банкам взятки не давал. Так как брал коммерческие кредиты под большие проценты.
В ответ слышу – вы понимаете – эти банкиры нам нужны!? Подписывайте. Вы ведь давали взятку и хокиму (мэру), когда покупали территорию домостроительного комбината. А так же нам нужны списки инвесторов, которые вкладывали деньги в ваши проекты. Отвечаю, позвольте, я территорию покупал в 1988 году у обанкротившегося ДСК, и это было по решению хокимията (мэрии). Я даже этого хокима в лицо не видел. На что следователь говорит, как же быть, вы же сказали, что будете сотрудничать со следствием. Я отвечаю – есть большая разница – сотрудничать со следствием и давать заведомо ложные показания.
– Если так – то мы должны вас задержать и отправить назад в тюрьму.
– За что задержать?
– Э, послушай, подпиши, да, и дело с концом…
– Не буду я это подписывать…
– Ты чё не понял! Рот закрой!
Затем он позвал конвоира, сказал ему что-то по-узбекски, написал какое-то распоряжение и меня увезли с ещё одним заключённым, как выяснилось позже не в ташкентскую тюрьму, а в областной изолятор временного содержания. Когда нас туда подвезли, я сказал конвоиру, что это ошибка, меня должны отвезти в тюрьму.
– Выходи, много не разговаривай!
Так я попал в первый круг ада. Это, конечно, было издевательством. Завели меня в помещение, там дежурный сержант приказал раздеться догола, забрал у меня очки, часы, лекарства. Я стал возражать, что меня, мол, не туда привезли.
– Рот закрой! Какие есть заболевания?
– В данный момент я ни на что не жалуюсь, в 1996 году у меня был инфаркт, есть хроническая гипертония…
– Вот, подпиши – от медицинской помощи отказался.
– Я не могу такое подписать, вдруг мне завтра или через полчаса станет плохо!?
– Будешь подписывать?
– Нет, конечно! Как я могу это подписать, – а у самого в голове крутится мысль, что меня хотят убить.
Дежурный позвал старшего. Со двора пришёл мордастый, крупного телосложения узбек. Он был пьян, в мокрых трусах – обливался из шланга водой (жара стояла на дворе сильная). Увидев меня говорит:
– У-у бык какой! (я весил в ту пору 154 килограмма), давай с тобой бороться а? Или давай – подерёмся.
– Если бы мы были на воле, я бы, может быть, с вами поборолся, или подрался бы, но тут…
– Ты чего меня позвал, – недовольно спросил старший дежурного.
– Да вот – не подписывает отказ от медицинской помощи.
– Как это не подписывает? Ну-ка, давай.
Дежурный подал старшему фуражку и дубинку. Представляете, кино: стоит передо мной пьяный в доску мент, в одной фуражке и в мокрых трусах, и, угрожая дубинкой спрашивает:
– Значит, не будешь подписывать?
– Да какие дела, конечно подпишу, – пытаясь шутить сказал я. – Двух мнений быть не может, считай, что ты меня поборол.
Я не хотел быть битым дубинкой, и подписал все необходимые бумаги, написав собственноручно, что отказываюсь от медицинской помощи.
Далее меня отправляют на третий этаж изолятора в камеру. И снова дают матрац и подушку с многослойным слоем грязи. Естественно – ни простыни, ни наволочки. Ведут в камеру, где я снова сталкиваюсь с адским ужасом: железные двери там открывались лишь наполовину, застопоренные металлическим штырём на случай, если заключённые поднимут бунт. Я в этот проём не пролазил, был слишком толстым.
Прошу отвести меня в другую камеру, мне отвечают, что у них все камеры такие. Происходит трагикомическая сцена: надзиратели толкают меня в узкий дверной проём, а изнутри камеры три человека тянут меня туда за руку. Наконец, втянув живот, как только можно, я протискиваюсь в камеру. Сейчас это конечно смешно, но тогда мне было не до смеха. Ведь каждое утро осмотр, надо вылезать из камеры, а потом обратно, вечером то же самое.
Сама камера представляла собой узкое помещение, длиной в четыре с половиной метра и шириной в один метр сорок сантиметров. Половину длины камеры занимали две двух ярусные кровати (шконки). Остальное, это узкий проход, в конце которого стоял приваренный к полу металлический стол. Туалет – как обычно, просто дырка в полу. Над дыркой торчала металлическая труба, кран которой находился в коридоре, так что – если хочешь умыться или напиться воды, надо было стучать в дверь, кричать, что ты хочешь попить воды или сходить в туалет, и только тогда надзиратель открывал кран. Однако вода бывала не всегда, поскольку напор был невысок, и влага не доходила до третьего этажа. Зачастую это происходило тогда, когда надзиратели, страдая от жары, обливали себя водой. Кроме того, вода текла в корыто, где дежурные надзиратели охлаждали арбузы и дыни. Единственная возможность хоть как-то запастись водой, был небольшой кувшин, один на четверых заключённых.
Контингент в камере был, как говорится, «ещё тот». Когда я впервые попал туда, увидел в углу сидящего человека, который был весь в наколках. В камере ночью был полумрак, одна единственная лампочка горела тускло, она была спрятана за металлическую сетку, которая уже давно обросла грязной пылью и паутиной. Поэтому этого в наколках я разглядел только утром, когда в камере появился хоть какой-то лучик света.
– Какая ходка? – громко спросил меня зэк. Это означало: который раз попадаю в тюрьму?
– Первая, – отвечаю я ему.
– У меня тоже первая, – улыбаясь, говорит он, и начинает со мной, якобы, доверительную беседу.
Этот сосед по камере оказался из тех, кто пытается влезть тебе в душу, выведать секреты, раскрутить тебя на доверии, чтобы потом «продать» информацию «кому надо». Короче был обыкновенным «лахмачём», то есть человеком, который тебя раскручивает и потом закладывает следователю.
Я просидел в этой ужасно дикой камере двадцать пять дней. Никогда не думал, что в современной жизни такое возможно. Пусть люди посажены за преступления. Да, они должны отбывать наказания, я не оправдываю жестоких убийц, маньяков, может они и должны сидеть в таких вот условиях. Но есть люди, которым инкриминируются экономические, должностные, административные преступления. И что? Значит, их можно держать в неволе как скотину, как зверьё? С тех самых пор ужасно ненавижу клетки и ментов, и думаю, что не смогу водить внуков в зоопарк, который напоминает мне тюрьму.
А кормили нас хуже, чем скотину: утром в четыре часа давали кипяток, это называлось – чай. Потом бросали в окошко камеры буханки хлеба. Причём перед этим, на это же место кидали грязный савок и веник для уборки камеры. В обед приносили, так называемый суп – «баланду» – вода и пару макаронин. В четыре часа пополудни – кружку воды. И всё! Вот в таких условиях и с таким «питанием» я просидел двадцать пять дней.
В это время меня начали возить на следствие: утром увозили, вечером привозили. Причём, что интересно, привозили в следственный отдел, сажали в коридор, держали так целый день, а вечером снова сажали в камеру. Я сначала не понимал, что происходит, для чего им нужна такая манипуляция? Понял позже, я об этом еще расскажу. А пока что об одном из коварных приёмов, применяемых в тюрьме, чтобы засадить тебя там надолго.
Однажды вывели меня на следствие с ещё одним парнем. Его куда-то увели, а меня посадили в машину и увезли «сидеть в коридоре». После того, как меня привезли вечером обратно, попав в камеру, я вдруг увидел того самого парня, который теперь лежал на койке весь в крови, избитый до полусмерти. Я вижу, что парень просто умирает. Стал стучать в дверь, кричу – вызовите врача, человек умирает! Пришёл надзиратель, обещал позвать врача. Проходит довольно много времени, снова стучу в дверь и прошу позвать для парня врача.
Примерно через час открывается дверь камеры, заходит старший и с ним ещё двое надзирателей. Посмотрев на окровавленного парня, старший говорит, зачем ты (показывает на меня пальцем) его избил так сильно, потому что он узбек? Ты же мог его и убить. Я отвечаю, вы парню помогите, а потом уже будете разбираться. Старший – смотри, если он умрёт, ты будешь отвечать, останется в живых, мы это дело замнём. И дают этому парню выпить мои таблетки от повышенного давления.
– Вы что делаете, это же таблетки от давления, – говорю я. А в ответ:
– Рот закрой! Ты всё время мешаешь нам работать, – строго сказал старший, после чего он вместе с надзирателями ушёл.
Я всю ночь присматривал за парнем, мы смазывали ему раны зубной пастой, оказывается, зубная паста имеет и лечебные свойства. Курить парню давали, сигарету держали сами, он этого делать не мог. Короче говоря, парень выкарабкался, я потом его видел во время следствия. Он бросился ко мне, как к родному человеку, считая, что благодаря моим усилиям, остался жив. А я, видимо, избежал более страшного дополнительного наказания.
Продолжение следует...